Хорал [litres] - Кент Харуф

Наконец Бобби сказал:

– Наша мама ушла из дома.

Взгляд старухи постепенно вернулся к ним.

– Что ты сказал?

– Она съехала несколько недель назад, – сказал Бобби. Он говорил мягко. – Она с нами больше не живет.

– Правда?

– Правда.

– Где же она живет?

– Заткнись, Бобби, – сказал Айк. – Это никого не касается.

– Ничего, – откликнулась миссис Стирнз. – Я никому не скажу. Кому мне вообще говорить?

Она долго изучала Бобби, затем его брата. Они сидели на диване и ждали, когда она снова заговорит.

– Мне очень жаль, – наконец произнесла она. – Мне очень жаль слышать такое о вашей маме. А я тут о себе разглагольствую. Вам, должно быть, одиноко.

Они не знали, что сказать на это.

– Что ж, – довершила она. – Приходите навестить меня, если захотите. Придете?

Они посмотрели на нее с сомнением, все еще сидя на диване, в комнате было тихо и воздух пах пылью и сигаретным дымом.

– Придете? – повторила она.

Наконец они кивнули.

– Очень хорошо, – сказала она. – Передайте мне сумочку, чтобы я могла вам заплатить. Она в другой комнате на столе. Или лучше достаньте из нее деньги и принесите мне. Принесете, ладно? Не буду вас больше мучить. Потом можете идти, если хотите.

Виктория Рубидо

Она была уверена в этом. В глубине души.

Но Мэгги Джонс сказала:

– Так бывает. По разным причинам, которые невозможно предсказать, или ожидать, или узнать о них. Это может быть что-то еще. Ты не всегда знаешь, что происходит. Нужно удостовериться.

Но все же она была уверена, ведь раньше пропусков не было. До последних месяцев она была предсказуема как часы и в последнее время чувствовала себя иначе, не только из-за утренней тошноты, когда она жила дома и ощущала, еще до конца не проснувшись, как та поднимается в ней, или когда мать входила и делала только хуже, закуривая, стоя над ней в ванной, наблюдая, – но и в другие моменты, когда у нее возникало какое-то сокровенное чувство, о котором она не знала, как рассказать или как объяснить его. И было еще такое, что она ощущала усталость и готова была вот-вот расплакаться, разрыдаться безо всякой причины. Ее грудь стала слишком чувствительной, девушка замечала порой, когда ложилась спать и смотрела на соски, что те распухли и потемнели.

Но Мэгги Джонс сказала:

– Все равно нужно удостовериться.

Так что она, Мэгги Джонс, как-то вечером купила в магазине домашний тест. Они сидели на кухне. Мэгги Джонс сказала:

– Хотя бы попробуй. Будем знать наверняка.

– Думаете, стоит?

– Да, думаю, стоит.

– Как это сделать? – спросила она.

– Тут говорится, нужно держать впитывающий край под струей мочи. Держи его, пока писаешь. Затем подожди пять минут, и если обе линии в окошке покраснеют, ты беременна. Бери.

– Как, сейчас? – спросила девушка.

– Почему нет?

– Но, миссис Джонс, я не знаю. Это кажется странным. Решать все так, окончательно, когда вы рядом и знаете, что я делаю.

– Милая, – проговорила Мэгги Джонс. – Ты должна очнуться. Тебе пора очнуться.

И девушка взяла плоскую коробочку с тестом и картинкой на упаковке, на которой была изображена молодая золотоволосая женщина с выражением религиозного экстаза на лице на фоне залитого солнцем сада, кажется, с цветущими розами, хотя толком и не разглядишь; она взяла коробочку в ванную, закрыла дверь, распаковала тест и сделала, как было сказано: держала его под собой, раздвинув колени, немного мочи попало на пальцы, но сейчас это ее не заботило, а после она положила тестер на стол и ждала, размышляя: «А что, если я и впрямь беременна? Но, может, и нет: что я почувствую после всех этих недель, когда я считала себя беременной, это ведь может быть даже хуже – потерять то, на что я уже начала надеяться и слегка планировать, думать наперед? Но вдруг да?» Потом она поняла, что пора, прошло больше пяти минут, и она заглянула в окошко, и обе линии были розовыми, так что да. Она встала, взглянула на себя в зеркало. «Я же знала, что так и есть, – сказала она себе, – я это чувствовала, так почему что-то должно измениться, это уже видно по моему лицу, хотя нет, не видно, даже по глазам не скажешь».

Она открыла дверь и принесла тест на кухню, показала его Мэгги Джонс, которая тоже заглянула в окошко.

– Ну, милая, да, – сказала она. – Теперь мы знаем. Все хорошо?

– Думаю, да, – ответила девушка.

– Хорошо. Я запишу тебя к врачу.

– Неужели уже нужно?

– Лучше сделать это сразу. Нельзя быть беспечной. Тебе стоило уже сходить к нему. Ты наблюдаешься у кого-то?

– Нет.

– Когда ты в последний раз ходила к врачу? По любой причине.

– Не знаю, – сказала девушка. – Шесть или семь лет назад. Я тогда болела.

– Кто это был?

– Пожилой врач. Не помню его имя.

– Наверное, доктор Мартин.

– Но, миссис Джонс, – сказала девушка. – Разве нет женщины-врача, к которой я могла бы сходить?

– Не здесь. Не в Холте.

– Может, мне стоит поехать в другой город?

– Милая, – сказала Мэгги Джонс. – Виктория. Послушай меня. Ты сейчас здесь. Здесь и нигде больше.

Айк и Бобби

Полночь. Он вернулся из ванной на мансарду, где его брат мирно посапывал в односпальной кровати у северной стены. Несмотря на окна в трех стенах, в комнате было темно. Луна не светила. Он посмотрел на запад и замер, вглядываясь. В пустом полуразвалившемся доме на западе от них мелькал свет. Он мерцал из-за стены соседнего дома, в котором жил старик. Свет расплывался, будто горел в дымке или в тумане, но он точно был. Ровный, слабый, колеблющийся. И Айк видел, что в комнате того дома кто-то есть.

Он толкнул Бобби.

– Что? – Бобби перевернулся. – Прекрати.

– Посмотри.

– Перестань пихаться.

– В старом доме, – сказал Айк.

– Что там?

Бобби в пижаме уселся в кровати на коленки и выглянул в окно. В тупике Рейлроуд-стрит в маленьком квадрате окна старого дома мерцал и танцевал свет.

– Что там?

– Там кто-то есть.

Потом кто-то, кем бы он ни был, снова прошел мимо окна, его тень мелькнула в тусклом свете.

Айк отвернулся и принялся натягивать на себя одежду.

– Что ты делаешь?

– Пойду туда.

Он надел штаны поверх пижамных и нагнулся, чтобы натянуть носки.

– Подождешь? – спросил Бобби.

Он вылез из постели и тоже быстро одевался.